Что такое современное язычество

       В отношении к христианству язычество редуцируется к идолопоклонству, которое имеет две основные формы – магию и фетишизм. Первая форма предполагает активную позицию человека, который пытается посредством определенных кодов либо подчинить природу своей воле, либо соблазнить (обхитрить) ее ради корыстных целей.  Фетишизм характеризуется пассивной позицией по отношению к природе, и тогда природа выступает в качестве безличной активной силы, в качестве Закона, повелевающего всем сущим, в том числе и Богом (как будто бы). Современное язычество не является исключением: идолопоклонство стало массовым, глобальным, мультикультурным, многонациональным и в то же время наглым, дерзким, агрессивным.

         Народ Божий в плену у язычников

     Язычество вторгается в христианство, когда таинства Церкви приобретают характер слепого культа, когда молитвы звучат как заклинания, когда живым иконам, требующим ума и сердца, поклоняются как идолам. Оно становится очевидным, если видят грядущего Христа совсем с иным характером, нежели в Писании, если предтечей Христа оказывается личность Антихриста, если Апокалипсис понимается, как насильственное прекращение Богом человеческой истории.

         

           В чем проявляется современное идолопоклонство

      Поклоняясь природе, язычник, в действительности, поклоняется отблеску духовной сущности, которой, казалось бы, он должен быть причастен в большей мере, нежели живая и неживая природа, и поэтому он оказывается удаляющимся от Бога. Магическое мышление видит природу имеющей собственный объективный закон, управляющий явлениями космоса – Мировую Душу. Природа оказывается телом этой anima mundi. Появляется и набирает силу идеология, согласно которой надо повиноваться «естественному порядку вещей» (laissez-faire). Образ Евы, испрашивающей совета у древа познания добра и зла, кто прав - Бог или Змей? есть аллегория магического идолопоклонства.

      Осуществляются попытки найти некий объективный и универсальный закон, который с одинаковой мощью управлял бы и людьми, и вещами. В методологии повсеместно ведущего поиска уже заложено понимание данного Великого Синтеза как объективного закона-разума, т.е. сверхсознания, не зависящего от индивидуального сознания. Уже определена цель – «технологическая сингулярность» и сроки ее достижения (по разным оценкам от 2035 до 2050 года). В технологической сингулярности человек окончательно потеряет себя, став частью так называемого «трансгуманизма». Предполагается, что это хорошо и весьма хорошо, особенно для тех, кто первым придет к этому финишу.

        

         Вырождение либерализма

       В истине своей либерализм достойная идеология, призывающая руководствоваться не внешним, якобы железным порядком вещей, а своей умной совестью. «Как совесть мне повелит, так и сделаю, и другим не буду мешать поступать по совести» - вот основной лозунг истинного либерализма.

Прошло время, и либерализм превратился в свою противоположность. Теперь руководствоваться «естественным порядком вещей» является основным либеральным действом, а поступать по совести сегодня означает навязывать окружающим чуждые жизни и свободе принципы. «Если ты поступаешь по совести, то можешь оказаться религиозным фанатиком и террористом, стало быть, должен быть под наблюдением» - таков предельный посыл современного либерализма. 

Примечание. Наше отношение к терроризму весьма специфическое. Смотрите Существует ли терроризм?

Божественная заповедь о соблюдении Закона любви  подменяется негласным призывом слиться с мировым законом-разумом и безличным порядком вещей. Полагается, что сама инерция научно-технического прогресса, в котором индивидуальные человеческие воли снимают себя, позволит человеку достичь абсолютного блаженства, земного рая. Следует только не мешать этому движению, а ориентироваться на него. Нет препятствий, которые носили бы абсолютный характер для человека. Полагается, что бесконечность ресурсов и возможностей, блистательные виртуальные миры, персонифицированные вселенные, наконец, физическое бессмертие – всё это может стать уделом человеческих рук и мощного интеллекта человека при соблюдении принципа laisser faire («само собой»).

         

Мерзость запустения в богословии

Идолопоклонство магического сознания состоит в том, что Бог отождествляется с Законом либо оказывается в подчинении у него. Вот Бог производит светлого ангела, ставшего затем Сатаной, хотя не может не ведать о его предстоящей измене. Может быть, Он делает это ради будущего человека, свободу которого Бог ценит. Однако, как следует из того же умного мифа, человек создан во возмещение мира отпавших ангелов, дабы уронить славу демонических сил. Бог видит, что и человек не сможет остаться верным, но видит свою честь в верности Закону. Так, Джон Мильтон вкладывает в Его уста следующие слова:

         …Человек, поправ завет,

         Растопчет верность; отвергая власть

         Верховную Небес и возжелав

         Сравниться с Богом, он последних благ

         Лишится. Нечем будет искупить

         Ему свою измену, посему

         Он обречён распаду. Умереть

Должны и он и отпрыски его;

И либо Справедливость, либо он

Умрёт, когда не сыщется другой,

Достойный, кто в замену б захотел

Себя охотой в жертву принести

Суровому закону: смерть за смерть.

                                      (Джон Мильтон «Потерянный рай»)

В духе фарисейского фетишизма Христос соглашается принять смерть, чтобы не потерял силу вселенский закон Справедливости. Таким образом, Божий промысл производится ради Закона, который тем самым приобретает абсолютный смысл, а слава Божья обретает смысл в верности Закону, а не в Любви.

Оговорка. Так искусство великого английского поэта превращает Бога в идола. Однако в оправдание Мильтону следует заметить, что искусство не учит поклоняться этому идолу, но стоит выше его, - красотой подчёркивая своё превосходство. Ведь даже если и так, и Бог подчиняется установленному Им Закону, то действенное влияние на нас производит не сам этот закон, а доступное этике и эстетике обстоятельство, состоящее в том, что Бог устраняет из Своего промысла «небесный произвол».

 

 Извращение смысла Субботы

      Слова «и почил в день седьмый от всех дел Своих» (Быт. 2.2.) постхристианское язычество понимает как передачу всей работы во Вселенной космическому автоматизму Закона. В то время как Христос особенно настойчиво старался показать неверность такого представления тем, что исцелял людей именно по субботам, несмотря на то, что так поступать было очень опасно.

         «И стали  Иудеи гнать Иисуса и иска ли убить Его за то, что Он делал такие дела в субботу.» (Иоан. 5, 16.)

      Он же отвечал им:

         «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (Иоан. 5, 17.)

       Таким образом Иисус учил, что блаженство Бога не есть бездействие капиталиста из марксисткой хрестоматии, за которого работает фабрика, но деятельная любовь к существам, которых Он делает свободными, избавляя от власти Закона. Бог успокаивается в Человеке Разумном, как для того, чтобы человек творил и в творчестве находил собственный смысл жизни, так и просто доверяя ему. Но именно как удачливого фабриканта, понимает наша эпоха Бога. И когда Ф. Ницше провозгласил грядущую власть сверхчеловека, ибо «Бог умер», он тем самым выразил основную мысль эпохи, не более, ибо в такой смерти явствует не самоотдача, а подчинённость Закону, как конечной цели.

Бог постхристианских язычников и клерикальных спиритуалистов  пребывает в некоем незыблемом блаженстве, которое никто и ничто не в состоянии взволновать. Тогда как блаженство нашего Бога не есть оцепенелый покой, но насыщенная бесконечной разницей потенциалов синергия. Это блаженство скорее гармония, нежели покой, в нём есть всё: и наши волнения, и переживания и муки смерти, и мучительный страх (не в зацифрованном виде, а прямо - как волнения и переживания), но всё это уравновешено надеждой верой и любовью. Бесстрастность Бога христиан состоит в способности ради нас отказаться от комфортабельности небес. Тогда как «бесстрастность» божества современных язычников напоминает нирвану и, судя по доминирующему в их среде контексту, состоит в умении абстрагироваться от всего земного.

В духе той же идеологии праведники будут вознесены на Небо и там успокоятся и будут пребывать в абсолютно непроницаемом блаженном сне. И когда приводят слова Иисуса: «Бог Авраама, Исаака, Иакова не есть Бог мёртвых, но живых», язычники и спиритуалисты понимают их таким образом, как если бы патриархи пребывают в неких блаженных опочивальнях, бесконечно удалённых от Земли, так что разница между словами «живые» и «мёртвые» незаметно стирается.

 Более подробно в Суббота - Праздник доверия по отношению к творению. 

 

Об аде для богатых

    Между тем разница между раем и адом засвидетельствована весьма рельефной и впечатляющей. Это требует особого внимания: разница между жизнью и смертью блюстителей закона оказывается менее контрастной, нежели пропасть между адом и раем. Достойный результат оптики добра и зла. Следует признать однако, что пропасть, разделяющая рай и ад, завизирована Писанием.

       «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы приходя лизали струпья его. Умер нищий и отнесён был Ангелами на лоно Авраамово; умер и богач, и похоронили его; и в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, и увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его, и возопив сказал: отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо, вспомни, что ты получил уже доброе твоё в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.». (Лук. 16, 19 – 26.)

Притча мрачна, очень мрачна. Упоминание о пропасти между адом и раем угнетает. Смысл этого символа ясен: нет никакого прощения, - нет, не грешнику, об этом в фрагменте не сказано, - просто богатому человеку, который испытал в этой жизни слишком много радостей. В этом же евангелии сказано: «…горе вам, богатые! Ибо вы уже получили своё утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! Ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете». (Лук. 6, 24 – 25.) Очевидно, что в приведенных фрагментах возмездие постигает необязательно злых - тех людей, земная радость которых была случайной, просто так, не сбалансированной со смыслом.

 

Рай абстрактного милосердия

Попытаемся увидеть в этом Божью справедливость. Осуществим мысленный эксперимент. Допустим, после смерти мы попадаем в то место, где безраздельно правит Милосердие, отделенное от реальной ответственности. Так поступают новейшие проповедники Евангелия. Они рассекают Христа на Судью и Спасителя, и их знаменитое «прими Христа как своего Спасителя» – результат такого разделения. На самом деле, это деление Бога Благого и Бога Справедливого, существовавшее ещё в глубокой древности, еретично, ибо благость Божья сопряжена со спасительными страданиями, а Божья справедливость не отвечает злом на зло. И всё же на миг отвлечёмся от функциональной определённости Бога как Судьи – что у нас получится?

Итак, каждый наш земной грех, измена ли, предательство или же просто излишество, как, например, обжорство или распутство,  будут истолкованы абстрактным Милосердием как следствие каких-то объективных обстоятельств, например, неправильного воспитания или же недостатка способностей, и вина с нас снята. И вот, после чистилища, как полагают католики, или сразу, мы попадаем в мир бесконечных возможностей, где позволено всё. Теперь можно есть всё, что угодно: пища несравнима с какими-либо земными образцами и вместе с тем и неисчерпаема. То же самое можно помыслить о питье, одежде, развлечениях. Для Бога всё возможно, и Бог в ипостаси Милосердия знает не только, как это сделать, но и наши самые глубинные потребности. Прекрасные образы окружают тебя: они любовно служат тебе и вместе с тем тихо поучают, как лучше выявить и удовлетворить свои же потребности. Если для современного человека могучая техника в состоянии предоставить обширные виртуальные миры, в которых каждый чувствует себя богом, то надо быть уверенным, что Бог в состоянии предоставить своим верным миры, исполненные подлинной реальности и великолепия. Там, где правит Милосердие,  помноженное на Всемогущество, можно выбирать не только мир, планету, галактику, но и состояние, но и тело, но и пол, но и внешность. Нет пределов для Всемогущества».

          Таков рай абстрактного милосердия. Очень многим это состояние будет напоминать Рай. Но очень скоро появятся проблемы. В мирах, где нет смерти, нет и представления о подлинном пределе. А там, где отсутствует предел, реальность призрачна и недостоверна, ибо самыми сущностными свойствами реальности являются её непрозрачность, упругость и твёрдость, позволяющие нам ориентироваться во времени и пространстве, а также обозначать контуры собственного бытия.

        Примечание. В истинном православии нет ни ада, ни рая. Есть предначинание, в котором находятся души умерших как бы во сне. Рай и ад появятся потом после Страшного Суда, когда мы обретем тела, чтобы любить и творить. См. Будет ли Страшный Суд?

 

         

           Отсутствие смерти как проблема

          Серьёзная, осмысленная смерть является основанием нежных, трепетных, волнующих душу чувств и таких иррациональных чувствований, как, например, удивление, вера, надежда и т.п. Без присутствия смерти  в жизни многое будет казаться пресным и бесцветным. Это понимал известный психолог В. Франкл. Ему принадлежат следующие слова:

Если бы мы были бессмертны, мы бы спокойно могли откладывать каждый свой поступок на какое угодно время. И неважно было бы, совершим мы сейчас какой-либо поступок или не совершим; каждое дело может быть с равным успехом сделано и завтра, и послезавтра, и через год, и десять лет спустя. Перед лицом же смерти – как абсолютного и неизбежного конца, ожидающего нас в будущем, и как предела наших возможностей – мы обязаны максимально использовать отведенное нам время жизни, мы не имеем права упускать ни единой из возможностей, сумма которых в результате делает нашу жизнь действительно полной смысла. Конечность, временный характер, таким образом, не просто являются характерными чертами бытия, но и помогают сделать его осмысленным. В основе смысла человеческого существования лежит принцип необратимости. Поэтому ответственность человека следует рассматривать как ограниченную во времени и неповторимую.

Укрощенная Христом смерть придаёт жизненность нашей жизни. И её отсутствие может привести к выхолащиванию существа человека. Если человек теряет границу и не знает пределы, если он может менять миры и галактики как зонтики и перчатки, если он может поменять жизнь, внешность или даже пол, то возникает проблема идентификации человека: кто есть тот, который меняет жизни и её самые интимные оболочки; что остаётся, если можно поменять всё?

          Для святого земная жизнь будет резко отличаться от того великолепия, которое будет окружать его на Небе. Он всегда легко сможет идентифицировать себя, его корни глубоко простёрты вглубь земли, ибо святой, если он, в самом деле, святой, держит свою голову в аде и редко смотрит в небеса. (Поэтому стратегия Общего Дела отнюдь не отменяет опыт православного подвижничества, монашества, постничества.)  Для души же, имевшей несчастье обрести бесплатную радость уже в земной жизни, великолепие миров будущих сотрёт память о том, что будет выглядеть ничтожно в сравнении с этим великолепием, и очень скоро душа не будет понимать, где она кончается и где начинается, душа потеряет себя. И тогда желая найти себя, она вынуждена будет создавать ту почву, без которой радость быстро высыхает. Для человека, долгое время праздно и бесплодно мечтающего, простое существование, к которому неизбежно возвращается сознание, рано или поздно начинает восприниматься как непрестанный дискомфорт. Если он получает сильные, но не уравновешенные осмысленными преодолениями удовольствия, в конце концов, он почувствует и тяжкие физические страдания, которые по модульной величине своей окажутся значительно сильнее, чем ранее полученные «бесплатные» удовольствия.

       

Жизнь после смерти

        Предложенная ниже теория являет собой толкование православного предания о жизни после смерти. В частности, Архиепископ Иоанн (Максимович) в своей книги, которая так и называется – «Жизнь после смерти» – пишет:

         В течение первых двух дней душа наслаждается относительной свободой и может посещать на земле те места, которые были ей дороги…

         У Господа «один день, как тысяча лет» (1.Пет. 3, 8.) Правда, в первые два дня душа ещё не у Бога, однако уже и не на земле. Поэтому не будем понимать о днях буквально. День – это веха посмертного существования души.

         Эта душа уже не обладает телесностью, и то, что она видит, быть может, являет собой картину ничем не отличающуюся от привычной нам яви. Ведь душа может пожелать увидеть не только «те места, которые ей дороги», но многое и многое другое. Влекомая суетностью, она станет вызывать те видения, которые соответствуют её пристрастиям. Нетрудно представить, что почувствует душа, нечаянно оказавшаяся в земном раю абстрактного милосердия. Если допустить, что для души, расставшейся с телом, все барьеры рушатся, а свобода остаётся, можно увидеть её, свободы, неизбежную диалектику.

       В первой эпохе (в первый день ≈ десятки лет по земным меркам) нового своего существования обретшая виртуальную свободу душа ознакомится с теми возможностями, которые окажутся в её обладании, а они подлинно безграничны, ибо для Бога в ипостаси Милосердия нет ничего невозможного. Возможностям нет конца, но есть предел этой эпохе. Постепенно душа станет ощущать заботу, помеченную нами ранее как проблему идентичности. Душа неизбежно ощутит угасание своей жизненности и чувствований: отсутствие смерти и сопряжённых с её наличием твёрдых пределов и непроницаемых контуров реальности с течением психического времени сделает невозможными переживание удивления, трепета, волнения и т.п. с катастрофическими последствиями для её мироощущения. Великолепие миров, простёртых перед нею, будет становиться всё более потусторонним. Красота божественных образов всё меньше будет воздействовать на душу. Гедонизм верит в нереальность истинной жизни, и эту нереальность он в конце концов и получит.  Как засвидетельствовал некогда китайский мудрец Лао-цзы: «Если в тебе недостаточно веры, то бытие не верит в тебя». Подобные ощущения, по словам Дж. Мильтона, испытала Ева после вкушения плода дерева добра и зла. Сначала опьянение всемогуществом, потом – забота, угрызение совести и доминирующее над всем разочарование.

        Во второй эпохе (во второй день) душа станет моделировать смерть, коль выясняется, что её (смерти) существование может быть позитивным. Подобно тому, как современный человек, избалованный чудесами научно-технической революции, выдумывает зрелища с волнующим содержанием, различного рода триллерами, реальными и виртуальными, драматизирует окружающую его обстановку, душа, попавшая в бесконечность возможностей, в земной рай, попросила бы сделать её жизнь более интересной, населить её обитель агентами необходимости, вызывающими удивление, волнение, страх, трепет, чтобы те служили фоном для переживания рациональных ценностей. Так Адам вкусил от дерева познания добра и зла, уже имея представление о том, что такое этот «крепкий сон» (Быт. 2,21).

      Мысленно поместим в рай человека, который в земной жизни «был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно». Возможно, многие наслаждения, которые он испытывал, проистекали от контраста, ибо он видел нищего (как и других неимущих), «который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы приходя лизали струпья его». Но в раю не будет этого контраста. И тогда он почувствует, что порфира и виссон связаны не с его существом, а существом нищего Лазаря. Его собственный образ земного богача станет ему чужим и отвратительным, а его душа окажется нищей. И он окажется в аду не потому, что будет туда помещён неким Порядком, Господством или Престолом - Христос выше их, - а в силу того, что рай покажется ему адом без даруемых ему нищими и просто неимущими контрастов, которых там не будет. И если бы Бог даровал ему ту же обстановку, с блистательными пирами, порфирой и виссоном, с рабами, прислуживающими ему, и нищим Лазарем у порога, он не смог бы наслаждаться всем этим снова. Что хорошо в преддверии смерти, на фоне, созданном внешними несчастьями и тлеющими эфемерностями, то в вечности пресно, фальшиво, искусственно.

         Разве что попросить Бога вместе с богатой обстановкой лишить его и знания вечности, памяти о вечности, но это значит лишить его самости, и тот, кто будет наслаждаться обстановкой, хотя и будет плоть от плоти его, не будет всё же им самим. Произойдёт то, что Павел Флоренский называл «полным разделением «самого» и «самости»», - смерть вторая.

         

          Третий день жизни после смерти

      На третий день она проходит через легионы злых духов, которые преграждают ей путь и обвиняют в различных грехах, в которые сами же они её и вовлекли. Согласно некоторым свидетельствам существует двадцать таких препятствий, так называемых «мытарств», на каждом из которых истязуется тот или иной грех… 

      В третью эпоху мытарств душа начнёт распадаться на независимые сущности, многие из которых окажутся ей враждебны. Имея бесконечность возможностей, душа станет остро нуждаться в пределах, и, если бы некто пошёл навстречу этой душе, и внял её просьбам, ему пришлось бы ввести на эту сцену смерть. А это станет возможным лишь в том случае, если некто сочтёт целесообразным на время стереть у вечной души память о её вечном существовании (в противном случае смерть ничем не будет отличаться от сна). Однако стереть память о вечности, значит, по сути, дать возможность родиться душе заново. Если бы душа после перевоплощения сохраняла память о своём прошлом существовании, новая жизнь была бы продолжением старой. Поэтому акт перевоплощения души есть не что иное, как забвение душой конечных обстоятельств её вечного существования. И если вся жизнь этой души состояла в переживании этих конечных обстоятельств, что ж останется от неё в новом мире? Ничего. Это будет другая, совсем иная душа, которая совсем не обязана подчиняться виртуальному существу, которое пресытилось рациональными ценностями и пожелало смерти.

        Речь не идёт о каких-то фантастических или эзотерических вещах. Это то, с чем типичный современный человек очень хорошо знаком. Разве нам не свойственно ценить тех авторов художественных произведений, которым удалось ввести нас в заблуждение, которые заставили забыть нас о своей личности и полностью слиться с предложенным образом героя произведения? В зрелищах, играх и увлекательных чтивах нас захватывает судьба героя, которая управляется автором, но герой не догадывается о том, что те препятствия, которые непрестанно появляются на его жизненном пути, носят искусственный характер. Мы же изначально знаем о тотальной искусственности эстетического мира, но по мере того, как длится повествование или игра, забываем об этом. Когда же герой исполняет свою миссию, т.е. когда он побеждает, мы выходим из эстетического мира, потому что дальнейшая монотонно-счастливая жизнь героя, так же как и его смерть от старческой немощи, нас не интересует. Если же герой погибает, эффект тот же, как если бы герой воскрес и стал нами. Он с удовольствием смотрит на свою прожитую в книге или фильме блестящую жизнь нашими глазами, но потом уже мы чувствуем грусть: эта грусть символизирует смерть эстетического героя, который растворяется в нашем существовании.

     Теория перевоплощения сомнительна по той причине, что в ней подразумевается одна душа, якобы странствующая по различным телам. Но если при перевоплощении у души отнимается память о её предвечном существовании, что остаётся от души? Душа без самосознания, без памяти не есть душа. Какой-то разумный смысл эта теория имеет лишь в том случае, если мы допустим, что в момент смерти душа вспоминает о других своих воплощениях и, таким образом, оказывается частью другой, большой души. Тогда прежнее её существование можно назвать соблазном, иллюзией, чем угодно, но только не исполненным подлинного существования.

         

         Распад личности после смерти

         Апокрифическое евангелие от Фомы приписывает Христу странные слова:

Когда вы видите ваше подобие, вы радуетесь. Но когда вы видите ваши образы, которые произошли до вас, они не умирают и не являются – сколь великое вы перенесёте? 

      Допустим, некто пожелает пережить то, что в земной жизни не сумел пережить, причём пережить так, чтобы всё было серьёзно, а это значит, чтобы наличествовала смерть с волнением, тревожным и радостным трепетом, ощущением тайны. Для этого надо забыться и на время утратить память о вечности, а значит и своей подлинной личности. Не исключено, однако, если эта его посеянная в вечности страсть вдруг обретёт свой центр самосознания и властно потребует бытия у породившей его души. Тогда после подобного сна-жизни душа вместо удовлетворения почувствует растущую неудовлетворённость и рано или поздно пожелает уже не удовлетворять, а просто устранить эту язвящую её страсть. Это и есть тот налог, который должна заплатить душа, проходя очередное мытарство. И горе той душе, у которой данная страсть составляла сердцевину её существа, - тогда сама она почувствует себя частью другой, совершенно иной души, её сновидением.

        Феофан Затворник так описывает эпоху мытарств:

   …мытарства представляются чем-то страшным; ведь очень возможно, что бесы, вместо страшного, представляют нечто прелестное. Обольстительно прелестное, по всем видам страстей, представляют они проходящей душе одно за другим. Когда из сердца в продолжении земной жизни изгнаны страсти и насаждены противоположные им добродетели, тогда, что ни представляй прелестного, душа, не имеющая  никакого сочувствия к тому минует то, отвращаясь от того с омерзением. А когда сердце не очищено, тогда к какой страсти наиболее питает оно сочувствие, на то душа и бросается там. Бесы и берут её будто друзья, а потом уж знают, куда её девать. Значит, очень сомнительно, чтобы душа, пока в ней остаются ещё сочувствия к предметам каких-либо страстей, не постыдилась на мытарствах. Постыжение здесь в том, что душа сама бросается в ад.

       

        Когда выбирают ад

      Согласно церковному Преданию бесы больше мучают тех, которые, казалось бы, сродни им, бесам, - закоренелых грешников. Почему бы им делать не наоборот, - предоставлять грешникам почётные места в аду? Быть может, они понуждаемы так поступать державной властью Троицы? Конечно, нет, демоны мучают злодеев, находясь в стихии своей воли.  Дело в том, что закоренелые грешники больше нуждаются в очистительных страданиях, чем те, которые грешили меньше. Ибо хуже всего когда-нибудь ощутить, что тебе доверяли, возлагали на тебя огромные надежды, а ты смалодушничал и пал. Бог в состоянии делать чистыми всех, всем возвращать первобытную чистоту души, но Он не может смягчать муки совести, ибо это противоречило бы Его существу. И когда в чистоте и прозрачности собственной совести мы увидим, сколь велика благость Божия и как мало от нас требовалось, сама наша радость будет распирать нас изнутри и по-особому пытать нас.

    Однако, если быть отвергнутым от Бога – это хуже, чем ад с его чудовищными демонами, почему бы не предоставить возможность потерянной душе выбрать ад, чтобы раскаяние и отчаяние во грехе не разорвало на части отвергнутого Богом?

      Итак, ад выбирают всегда добровольно. То есть, быть отвергнутым Богом не равнозначно сразу же оказаться в аду. Отвергнутый Богом выбирает ад, если не в силах вытерпеть муки раскаяния, которые в мире, в котором души и тела очищены и прояснены, становятся острыми, пронзительными, невыносимыми. Возможно, именно потому Предание мыслит адских демонов организованными и соблюдающими принципы Справедливости. Ибо грешник выбирает ад, чтобы не утратить своё единство в духовных муках раскаяния, вот и получает единство демонических сил, направленных против него.

         

          Проблема личностной идентичности в вечности

      «Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытывает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил устоит, тот получит награду; а у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасётся, но так, как бы из огня.» (1. Кор. 3, 13 – 15.)

На наш взгляд, ап. Павел описал ни что иное, как проблему идентичности, которая непременно возникнет перед человеком в земном раю, в абсолютной виртуальной реальности. Самосознание человека жёстко привязано к тем жизненным ситуациям, в которых оно существует. Например, воспоминания детства у нас не просто стираются, но постепенно утрачивают жизненность в силу того, что меняется реальность, окружающая нас. Как если бы то, что происходит с нами в детстве, принадлежит совершенно другому человеку, чем каждый из нас является.

          Поэт Ф. Тютчев по-настоящему пронял эту проблему:

Итак, опять увиделся я с вами,

Места немилые, хоть и родные,

Где мыслил я и чувствовал впервые

И где теперь туманными очами,

При свете вечереющего дня,

Мой детский возраст смотрит на меня.

         О бедный призрак, немощный и смутный,

         Забытого, загадочного счастья!

         О, как теперь без веры и участья

         Смотрю я на тебя, мой гость минутный,

         Куда как чужд ты стал в моих глазах,

         Как брат меньшой, умерший в пеленах…

Ах, нет, не здесь, не этот край безлюдный

Был для души моей родимым краем –

Не здесь расцвел, не здесь был величаем

Великий праздник молодости чудной.

Ах, и не в эту землю я сложил

Всё, чем я жил и дорожил!

Таким образом, даже при возможности воссоздать всю милую земную обстановку человек может почувствовать скорбь и отчуждение, если и смерть в ореоле непроницаемой тайны окажется там, в покинутом земном мире.

        В том мире, где всё, что нас окружает, представляет собой сумму бесконечных возможностей, реальность приобретает условный характер. Контуры её расплывчаты, ибо нет смерти как психологического фокуса иррациональных чувствований, психологического коррелята реальности. Конструировать реальность в психологическом плане - значит конструировать пределы, искусственность которых называется драматичностью.

По существу речь идёт о такой драматизации бытия, в котором человек оказывается артистом для самого себя. Неслучайно древние греки видели в своей драме мистерию: их Боги, не знающие смерти, могли восполнить эту ущербность лишь созерцая перипетии земной жизни, которую они же искусно направляли. Отсюда и странное на первый взгляд выражение: «завистливые боги». Их конец ужасен и для нас поучителен: они превратились в бесчувственных идолов. Но этот результат не означает, что древнегреческие боги всегда были таковыми. Были времена, когда они дышали юной свежестью, обладали удивительной красотой и силой, живя в сердцах своего народа.

Подобно древнегреческим богам, обитатель абсолютной виртуальной реальности будет постепенно охлаждаться, потом станет продуцировать драматичность, вступит в пристрастный образ своего поведения, расширится до размеров вселенной и внезапно утратит себя, превратившись в холодный, бесчувственный истукан. Таким образом, Сатана оказывается ниспадшим с Неба не в результате некоего противостояния, как следует из логики манихейства, в том числе современного крайне распространённого манихейства, а в результате закономерной диалектики беспредельного существования, заставляющего его завидовать смертным существам и пытаться слиться с ними.

 

Предупреждение

«Семьдесят учеников возвратились с радостью и говорили: Господи! И бесы повинуются нам о имени Твоём». (Лук. 10, 17.)

         Эта радость возникла у них после того, как Христос послал их в народ, и ученики Его убедились в огромной силе благословения Христа. Естественно, что в этих условиях у учеников Христа могла возникнуть мысль о начинающемся Царстве Божьем. И, судя по контексту, оно понималось ими как царство всех возможностей. Вот почему следом идут следующие слова Христа:

«…Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию; Се даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию, и ничто не повредит вам; однакож тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но; но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах. В тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и открыл младенцам; ей Отче! Ибо таково было Твоё благоволение.» (Лук. 10, 18 – 21.)

На наш взгляд, в данном фрагменте Евангелия Иисус весьма недвусмысленно предупреждает учеников об опасности мира всех возможностей. Абсолютная виртуальность без божественной судьбы с неизбежностью вызывает диалектику пристрастного поведения, экспоненциально нарастающие страдания, которые должны балансировать бессмысленные удовольствия, и, наконец, осознание катастрофической для пользователя неспособности умереть, отчаяния в смерти, ибо воля захваченного диалектикой пристрастного поведения пользователя, иссякает быстрее, чем концентрируется решимость быстро прекратить страдания и возвратиться в прах. То состояние, когда смерть оказывается высшей ценностью (ибо катастрофическая нехватка иррациональных чувствований имеет своей подоплекой именно отсутствие смерти), по определению не что иное, как ад.

 

Почему трудно осознать проблему идентичности

Проблема идентичности очень трудно осознаётся, так как в словах «нехватка», «дефицит», «ущербность» сказывается некое ничто, как результат якобы отрицания. Однако именно отрицаний здесь и не хватает. Вот почему данную проблему с большим трудом выражает человеческая речь. В самом деле, эта проблема знакома хорошо только младенцам. Очень часто они хныкают не потому, что у них что-то болит, но из-за проблемы идентичности. Их неоформившееся духовное существо сливается с окружающей реальностью, и они подают голос, а иногда и плачут, не только, чтобы дать знать о себе, но чтобы познать себя. Укачивая младенца, мать даёт ему возможность ощутить себя, прежде всего - свою внутренность, из-за разницы инерций в организме ребёнка, и тогда плач оказывается излишним.

        В том же духе, что и у Луки, высказывается Иисус в Евангелии от Матфея:

«И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься, ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня; но говорю вам, что земле содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе.

В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам…(Мф. 11, 23 – 25.)

Что может быть худшим гибели содомитов? Только диалектика пристрастного поведения с отчаянием в смерти в качестве своего «естественного» результата.

В Апокалипсисе можно прочесть следующие слова:

«Боязливых же и неверных, и скверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою; это смерть вторая.» (Отк. 21, 8.)

Это событие описывается после события всеобщего воскрешения мёртвых. Их бессмысленно было бы воскрешать, если бы шла речь о ещё одной смерти, такой же, как наша земная смерть. Мёртвых было бы бессмысленно воскрешать, если бы на смену первой условной смерти следовало уже, как пишет П. Флоренский, «абсолютное, метафизическое уничтожение». Воскрешение грешников для того, чтобы они оказались во власти дурной бесконечности мучений, тоже бессмысленно и может быть постигнуто лишь как автоматическое воскрешение по заведенному правилу ради торжества безличностного закона. Но диктатура такого закона противоречит не только принципам божественного милосердия, но и принципам божественного правосудия: бездушный закон не имеет права обрекать на мучения тех, кто имеет душу.

Вторая смерть есть противоположность физиологической смерти, порождённой каким-нибудь отрицанием или нехваткой: голодом, холодом, болезнью или же смертельным ранением. Можно умереть от какого-нибудь жёсткого предела для нашей естественной физиологии и воли, а можно умереть от, напротив, отсутствия пределов. При бесконечности возможностей твёрдые контуры растворяются, и личность не знает с кем или же с чем себя идентифицировать. И это есть смерть вторая.

Чтобы понять смысл данного выражения, мы изобразили человека, вся конечная жизнь которого была настроена на получение абстрактных, оторванных от смысла удовольствий. И вот теперь, будучи воскрешённым, ему предстоит увидеть несравненно более блистательные миры. Земная жизнь, подобно корневой системе растения, призвана идентифицировать личность в той метаморфозе превращений, в которой окажется она в посмертной жизни. Потому что наша земная жизнь имеет очень много пределов и чётких контуров, ей знакома смерть, ибо все последующие смерти, сколько б их ни было, не будут восприниматься серьёзно душой, хотя бы один раз увидевшей их условность. Воскрешённой душе, быть может, предстоит оказаться в сотнях различных мирах, телах (в том числе и работая над их воскрешением) и образах, и если перед ней возникнет вопрос, кто же есть во всех этих образах (коль скоро проблема идентичности возникнет перед ней), только земная жизнь и может ей об этом подсказать. Если же в земной жизни человек гонялся за абстрактными удовольствиями и ещё хуже, если он достигал их, то это всё равно, как если бы корни растения дружно потянулись к солнцу, - что стало бы с его листвой?

Об этом же другими слова в ФАВОРСКИЙ СВЕТ (последняя часть).

Мы всемерно хотим акцентировать следующую мысль: вторая смерть не является внешней, как физическая, но проистекает изнутри; она является не концом, а напротив избытком, столь большим, что личность утрачивает свою идентичность. Бесконечные мучения здесь есть отчаяние в смерти и не даются Богом, а следуют естественно как необходимый фон для проявления оставшейся жизненности. Смерть оказывается самой высшей ценностью. Но она невозможна не потому, что Бог лишает смерти несчастную душу, заставляя её снова и снова страдать, - думать так грешно, - а потому что акт абсолютного отрицания, инициированный такой душой, обращается прежде всего на себя. Иными словами, свершившееся отрицание, которое должно было бы закупорить весь комплекс чувств, воспоминаний и помышлений обречённой души в бутылку этого отрицания, в смерть, и поместить их на дно океана прошедшего, не является актом вечности: в бутылке не может не появиться новый центр самосознания, ибо решение покончить с собой есть всегда лишь один из выборов.

Не может существовать душа, равная Вселенной, если она не причастна к творчеству этой Вселенной

Ап. Павел: «И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; Но Бог даёт ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело.» (1.Кор. 15, 37 – 38.) «Сеется тело душевное, восстаёт тело духовное» (1. Кор. 15, 44.)

Ориген следующим образом трактует эти слова:

Таким же образом, нужно думать, и наши тела, как зерно, падают в землю. Но в них вложена сила, та сила, которая содержит телесную субстанцию; эта именно сила, которая всегда сохраняется в телесной субстанции, по слову Божьему, воздвигнет из земли, обновит и восстановит тела, хотя они умерли, разрушились и распались, восстановит подобно тому, как, как сила, присущая пшеничному зерну, после разложения и смерти его, обновляет и восстанавливает зерно в теле стебля и колоса, и, таким образом, тем, кто заслужит получить наследие Царства Небесного, эта сила, обновляющая тело, о которой мы сказали выше, из земного и душевного тела, по повелению Божьему, восстановит тело духовное, способное обитать на небесах; тем же, кто заслужит преисподнюю, или отвержения, или даже бездну и мрак, будет дана слава и достоинство тела в соответствии с достоинством жизни и души каждого, причём даже у тех, которые должны быть осуждены на вечный огонь или мучения, воскресшее тело, вследствие самой перемены через воскресение, станет нетленным, так что не будет разрушаться и распадаться даже от мучений.

Новое тело грешников будет тоже нетленным, а это значит, что они будут лишены смерти, которая окажется в числе других властей и престолов покорённой Слову. Какой же смысл этого геенского огня, если тело грешника от него не сгорает? Он наш собственный огонь, который мы возжигаем «деревом» или «соломой» (1. Кор. 3,12.) И если что горит, то и сгорает. И если, как нам уже доводилось отмечать, грех составляет существо личности прожжённого грешника, значит ли это, что всё же есть для него конец мучений? Ответ такой: он становится иным, не собой.

Человек, предоставленный полной свободе, когда уже нет пресловутой редкости ресурсов, но, будучи прожжённым грешником, добровольно окажется в круговороте страстей, потом затребует тёмный фон для своих удовольствий, будет погружаться во всё большее пристрастие, испытает ломку и в немыслимых страданиях сформирует своё духовное тело для переживания сокрушительного стыда. Сильный стыд в своей неизбывности является отчаянием-слабостью, когда уже не желают быть собой, когда физические муки становятся добровольными, поскольку они притупляют душевные страдания. Поэтому неслучайно демоны в мытарствах ввергают душу в ад через совесть. Вот и ап. Павел, упоминая язычников, говорит: «Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую, - В день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков чрез Иисуса Христа.» (Рим. 2, 15 – 16.) Ориген комментирует эти слова:

Тогда самый ум или совесть божественною силою будет воспроизводить в памяти все, некоторые знаки или формы чего ум отпечатлел в себе при совершении грехов, (будет воспроизводить) все, что сделал гнусного и постыдного или что совершил нечестивого, и, таким образом, будет видеть перед своими глазами некоторую историю своих преступлений. Тогда сама совесть будет преследовать и бить себя своими собственными рожнами и сама сделается своею обвинительницей и свидетельницей. 

Стыд и язвление совести достигает силы отчаяния, когда возникает иллюзия, что ничего изменить нельзя. И если бы действительно ничего нельзя было сделать, эти «объективные обстоятельства» послужили бы причиной для демонической злости: «почему мир так создан?» Провидение субъекту демонического зла представляется капризным и лицемерным, то есть он не узнаёт, что тот, кого ему свойственно видеть Провидением, есть он сам, застрявший в АВР, севший в храме Божьем. Змея оказывается кусающей свой хвост.

 

Спасение

В обстановке абсолютной свободы нереализованная душа рано или поздно достигает состояния отчаяния-слабости, когда пред Богом не желают быть собой; однако то иное состояние, к которому так отчаянно стремится душа, может быть только демоническим состоянием отчаяния-силы, когда с идеей Бога стремятся во что бы то ни стало остаться собой. Эгоцентрическое стремление приводит к утрате себя. И так до бесконечности. Это бессмысленное кружение оказывается худшим вариантом исполнения закона, ибо закон в своей наиболее простой схеме есть бессмысленное повторение одного и того же – та «суета», которой тварь покорилась «не добровольно, но по воле, но по воле покорившего (ее), - в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих.» (Рим. 8, 20 – 21.) 

Наше время более, чем любое другое, обладает способностью понять последние слова, приведенные из Евангелия. Запущенные формы наркомании так и лечат, помещая больных в замкнутое пространство, тем самым лишая их воли – до тех пор, пока при помощи врачей они не преодолеют свою зависимость от наркотика. Но, как правило, болезнь остаётся, потому что один закон преодолевается столь же бездушным законом. Поэтому полностью они преодолеют свою болезнь лишь тогда, когда поймут, что центр их болезни находится в их больной воле и в стремлении полагаться на неё. Больные ошибаются: они полагают, что их сильная воля позволит им избавиться от наркотиков; однако переживание своей «сильной воли» наркоманы могут получить ни в чём ином, как чувстве самоуслаждения, которое всегда меньше того же самоуслаждения, которое даёт наркотик. Но как они могут понять это, если не будут лишены на некоторый срок свободы? Вот почему закон, в самом деле, выявляет закон греха, но сам закон не освобождает. Надо ещё и Слово с властью и ответственностью.

Подлинное освобождение от мытарств, связанных с грехопадением, а потом и с раскаянием, состоит не в том, чтобы отчаяться в грехе, а в Общем Деле воскрешения мертвых и преображения Вселенной. Возможность искупить свою вину, возможность творить (а не предаваться праздному безделью), возможность вечно любить - вот он настоящий рай.

К этому тексту примыкают О возможности союза верующих и атеистов, Будет ли Страшный Суд? и О второй смерти.